Один день из жизни Яна Дамеля
К вечеру мороз усилился и, несмотря на шубы и меховой полог, укрывавший ноги, ездоки озябли. Небольшой возок, запряженный парой сытых лошадей, легко скользил по наезженой дороге. Стояла удивительная тишина. Снег под луной сверкал тысячами звезд, и их холодный блеск заставлял Дамеля мысленно возвращаться к вифлиемской звезде, которую он закончил только недавно. Он несколько раз переписывал лицо новорожденного Христа. Что-то главное ускользало от кисти художника, не давалось ему. Но сегодня, кажется, закончились его муки и сомнения. Вола и осла, стоящих по обе стороны яслей, Дамель написал легко и быстро, а он не любил писать животных. Его увлекали люди: их позы, жесты, особенно лица. Художник любил наблюдать людей, угадывать их душевное состояние, настроение. За ним закрепилась слава хорошего портретиста. Заказам не было конца. Увековечить себя стремилась минская знать, от нее не отставала окрестная шляхта. И Дамель писал портреты.
На свое мастерство художник смотрел как на обычное ремесло. Работу заканчивал в установленный срок, получая за нее плату. У него не было имения, которое приносило бы ему хотя бы небольшой доход, позволяющий свободно распоряжаться своим талантом. Жилье и мастерскую художнику предоставил его друг Ежи Кобылинский, секретарь Минского дворянского депутатского собрания.
Как быстро летит время... Вот уже почти двадцать лет он живет и работает в Минске. Иногда хочется разорвать этот провинциальный круг, поехать в Европу, посмотреть полотна старых мастеров, познакомиться с современным европейским искусством. Дамель хорошо владеет французским, немецким, проблем в общении не будет. Он с горечью вспоминает сибирскую ссылку, где ему пришлось совершенствовать русский язык. Ему припомнился тамошний губернатор М. Сперанский, человек образованный, умный. Он навестил Дамеля проездом из Сибири в Петербург, и они целый день говорили о философии, искусстве. Об искусстве Дамель говорить не любит, трепетную любовь к нему он прячет где-то глубоко в душе, и говорит о нем только с избранными.
Друзья задремали, а Дамеля одолевают воспоминания и мысли его текут.
Но вот уже показалась дукорская брама с часами и гербовыми хоругвями Ошторпов на шпиле. Заснеженная кленовая аллея ведет к двухэтажному господскому дому, из окон которого льется яркий свет. Около оранжереи – оживление, толпятся ряженые. Скибинский из театрального гардероба в Минске прихватил парики, бороды, но нужны крестьянские свитки. И тут же посылают в деревню за одеждой. Скибинскому достается засаленный жупан корчмаря.
Между тем в доме Ошторпа, предводителя дворянства Минской губернии, праздник шел своим чередом. Из господских покоев доносились запахи хвои, миндального теста и экзотических фруктов, только что принесенных из оранжереи. В восемь часов вечера хозяева и гости сели за стол. Дукорский пробощ благословил пищу и прочел молитву. Разломал оплатки, поданные на серебряном блюде. Началась праздничная трапеза. Знаменитый дукорский оркестр исполнял рождественскую музыку. В десять часов вечера все встали из-за стола и перешли в салон. Молодежь начала танцевать, гости постарше обменивались новостями, включились в карточную игру.
В двенадцать часов ударили куранты. Открылись двери и гости увидели входящих ряженых, поющих “Bog sie Panny narodzil...” Идущий впереди ряженый нес подсвеченный изнутри транспарант, на котором были изображены с одной стороны лучистая Вифлеемская звезда, с другой – новорожденный Христос в яслях. Доверчиво и ясно смотрел младенец Христос, его взгляд излучал необыкновенный свет, рождал в душе великую радость.
На мгновение все замерли. Торжественную тишину не нарушали даже дети, вначале бросившиеся к ряженым. И эту минуту общения его искусства с людьми, художник запомнил на всю жизнь, она была ему наградой за все труды и сомнения.
Вдруг выступил вперед один из ряженых и начал «орацию»:
Кажуць людзі, што Спас з’явіўся,
Што ў Віфлееме нарадзіўся,
Пабяжэмы туды да яго
Аглядаць маленькага.
По мере чтения гости узнавали в ряженых любимца минской публики актера Скибинского, известного художника Яна Дамеля и Ежи Кобылинского – весельчака и юмориста, любителя розыгрышей, знатока и ценителя искусства.
Оркестр заиграл полонез. Хозяйка дома подхватила в первую пару Скибинского. Дамель и Кобылинский, не успевшие снять свои свитки, пригласили дам, и пары медленно поплыли в танце.
Несмотря на позднее время, деревня тоже не спала. В каждой крестьянской избе за столом, накрытым поверх сена белым «обрусом», заставленным заботливо приготовленными праздничными блюдами, сидела семья.
Начиналось Рождество.
Вильно «город не обширен, но красивее, многолюднее и живее многих губернских городов России»
И. Лажечников
Свой творческий путь Дамель начинал в Вильно, куда он приехал, когда ему было двадцать лет. О происхождении и раннем периоде его жизни мы знаем совсем немного. Первый биограф художника – Э. Раставецкий – сообщает, что он родился в 1780 г. в Курляндии, в семье полковника саксонских войск. Детство и школьные годы провел в Митаве1. То же пишет и А. Шемеш, лишь полковником саксонских войск он называет не отца, а деда художника2. Эти биографические данные Дамеля кочуют из издания в издание как в нашей отечественной, так и в зарубежной литературе. Документ, недавно выявленный в Национальном историческом архиве Беларуси, – биография Дамеля, изложенная им самим – сообщает новые факты из жизни художника и уточняет старые сведения. Дамель пишет о себе следующее: «Родился в Курляндии. Отец мой был купцом. Жил в Курляндии “we dworku Berken”, а затем переехал в Жмудь и жил в Жагорах (Загорах). Обучался в Митаве. Из Митавы выехал в 1797 году в Жмудь. Там в течение года был гувернером у городского писаря Бурневича. Оттуда прибыл в Вильно. В 1799 году начал ходить в университет. После окончания нескольких курсов и сданных экзаменов получил степень магистра свободных наук, а позже гимназического учителя»3.
Ко времени появления Дамеля в Вильно оно, как и все Великое княжество Литовское, оказалось в составе Российской империи. Этот город, входивший по численности населения в пятерку крупнейших городов России, стал общественно-политическим, научным и культурным центром так называемого Северо-Западного края. Благодаря либеральной политике Александра I в начале его правления, которое А. Пушкин назвал “дней александровых прекрасное начало”, Вильно оказалось в более благоприятном положении, нежели другие культурные центры бывшей Речи Посполитой. Город приковл к себе всеобщее внимание. Многолюдный, многоязычный, многоконфессиональный, он буквально кипел. Сюда со всех земель Речи Посполитой стали стекаться научные и творческие силы. Сюда устремилась молодежь, а за ней – представители старшего поколения. Российское общество того времени жило надеждами на либеральные преобразования в стране, которые связывались с личностью молодого царя. Действительно, на заре своего правления Александр I был полон самых благих намерений. Вокруг него собралась команда молодых реформаторов, его близких друзей: П.А. Строгонова, В.П. Кочубея, А. Чарторыского, Н.Н. Новосильцева. Они начали преобразования с административной системы России: было разработано положение о Сенате, созданы министерства. Даже обсуждение болезненного крестьянского вопроса вылилось в «Положение о свободных хлебопашцах». Александр I разрешил открытие небольших частных типографий, ввоз из-за границы книг и нот, отменил нелепый указ Павла I, запрещающий носить круглые шляпы и панталоны и т.д. Художница Виже-Лебрен, находившаяся в это время в России, писала: «Золотой век наступил, наконец, для России. В этом нельзя было сомневаться, глядя на любовь, почтение, восторг, с которым русские относились к своему императору»4.
Жители Северо-Западного края также связывали свои надежды с личностью молодого царя. Они мечтали о независимости, о государстве, восстановленном в прежних границах. Первые годы XIX в. были на редкость благоприятны для сельского хозяйства Литвы. Это давало возможность сельской шляхте, продав урожай, покинуть свои поместья и проводить зимы в Вильно. Как вспоминает Э. Масальский, еще никогда не было такой жажды сорить деньгами, как в первое десятилетие XIX в.: покупали дорогие экипажи, дорогую одежду, тратили деньги в ресторанах, ювелирных магазинах, проигрывали за карточным столом. Мемуарист пишет: «В каждом доме в зале стол был усыпан кучками золота. Шла безумная и беспрерывная игра в «фараона». Когда дукат падал на пол, его никто не поднимал, он становился достоянием слуг, … наш Филипп… собрал за зиму семь тысяч дукатов…, как я позже слышал, он купил землю и стал гражданином»5. Шляхтичи проматывали свои деньги на карточные игры, шляхтянки – на наряды и бриллианты.
Нельзя сказать, что шляхта так бездумно проводила все свое время. В Вильно никогда не замирала культурная жизнь. Важную роль в ней играл театр, занимающий ведущее положение среди других видов искусства. Именно здесь формировались новые эстетические воззрения, утверждались идеалы Просвещения. Театр содержал Д. Моравский, после смерти антрепренера – его жена Марианна, а затем приехавший в 1805 г. из Минска М. Кажинский. В бывшем здании радзивилловского дворца еженедельно давалось три представления. При театре имелся свой оркестр, состоявший из профессиональных музыкантов. Декорации выполнял художник Оттосельский, а позже – Ю. Гловацкий. Во времена Дамеля виленский театр был более свободен от цензуры, нежели другие театры России. Ее осуществляли вначале губернаторы, а с 1804 г. – профессора Виленского университета. Как свидетельствуют документы виленского Магистрата, репертуар театра был неоднороден. Наряду с посредственными пьесами А. Коцебу и подобных авторов на виленской сцене ставились лучшие произведения мировой драматургии («Ромео и Джульетта», «Отелло» – В. Шекспира, «Эмилия Галотти» – Лессинга, «Скупой» – Ж.-Б. Мольера). Большим успехом пользовалась европейская комическая опера: «Севильский цирюльник» – Дж. Россини, «Деревенская ревность» – Дж. Сарти, «Чекина» – Н. Пиччини, «Фраскотанка» – Дж. Паизиелло. Значительным событием в жизни города стала премьера комической оперы Я. Стефании «Краковяне и горцы» (либретто В. Богуславского), которая состоялась в 1804 г. Зрители в едином порыве вставали и аплодировали, когда одна из героинь спектакля со сцены провозглашала: «Каждый стремится к свободе», а другой герой восклицал: «Победить или умереть».
Вильняне любили театр. Г. Пузына вспоминает театр своего детства: «Посещение театра было для нас событием, предваряемым неизвестность, беспокойством, горячкой и неописуемой радостью. Театр, где прежними остались брама, площадь и боковой вход, – продолжает писательница, – до сих пор заставляет биться мое сердце так же, как прежде, когда мы въезжали в Браму с беспокойством: не началось ли представление. Кажется, я и сейчас вижу представительную фигуру ложмайстера, который мечется по коридору, отворяя ложи»6. Особой любовью театр пользовался у студенческой молодежи. У нее были свои любимые спектакли и кумиры. Студент Виленского университета Теодор Коссинский отмечает в своем дневнике: «Вечером пошел в театр. Первый раз исполняли оперу Немцевича «Ядвига – королева польская». Дорогие костюмы актеров, дорогие декорации делали представление еще великолепнее»7.
Вильно слыло музыкальным городом. Здесь проживало большое количество профессиональных музыкантов. В Виленском университете при факультете литературы и изящных искусств в 1802 г. была создана первая в Европе кафедра музыкологии. Она оказывала большое влияние не только на музыкальное образование студентов, но и на музыкальную жизнь города. Не удивительно, что позже многие филоматы имели музыкальные увлечения: Я. Чечот сочинял оперетту, Т. Зан учился пению. Кафедрой руководил музыкант и композитор Иоганн Давид Голланд. Он создал при университете образцовые оркестр и хор, которые звучали на городских и университетских праздниках. В одном из писем Дамель описывает Цейзику торжество, посвященное окончанию учебного года в университете: “День был сегодня такой прекрасный, о котором можно только мечтать... были речи, поздравления, добрые пожелания, а потом мы пошли в костел [Там] чуть слышно играла музыка композитора Иоганна Давида Голланда, который выбрал студентов с хорошими голосами. Вечером палили из пушек, и был устроен фейерверк»8. Горожане также любили выступления студенческого оркестра и хора. Теодор Коминский пишет в своем дневнике: «В назначенный час в костеле Святого Яна собрались поклонники хора, где наш Бецу приказал все приготовить, чтобы разместилось 120 человек… Уже от полудня весь костел был заполнен знаменитостями, и все с нетерпеньем ожидали минуты, когда раздастся музыка»9. Оркестры и хоры имелись при других костелах и соборах. Их музыканты проходили профессиональную подготовку в специальных учебных заведениях. В XIX в. для костела сочиняют музыку И.-Ф. Гайдн, Л. Керубини, К.-М. Вебер, И. Шуберт. Иногда костел выполняет функции концертного зала. Так было, когда весь город собрался в костеле Святого Яна, где Каролина Франк исполняла ораторию И.-Ф. Гайдна «Сотворение мира», написанную автором специально для нее. Чета Франков играла большую роль в музыкальной жизни города. Профессор Виленского университета Йозеф Франк, имевший большой доход от медицинской практики, не жалел денег жене-певице на устройство музыкальных вечеров и спектаклей, в которых она принимала самое активное участие. Франки навсегда остались в благодарной памяти потомков. Г. Пузына пишет: «Я смутно помню эту чету: лысую голову мужа, итальянское лицо и резкое сопрано жены»10. Горожане запомнили публичные музыкальные концерты, которые давали любители в пользу бедных 16 января 1805 г., 25 марта 1806 г. Шумный успех имела опера В. Беллини «Ромео и Юлия», поставленная любителями в 1810 г. «Юлию» пела жена Франка, а партию Ромео исполнял дрезденский тенор Тарквинио.
Вильно стояло на пути из Европы в Петербург, поэтому здесь останавливались не только дипломаты, курьеры, важные чиновники, но и творческие люди. Музыканты, певцы, прежде чем устроить концерт в Петербурге, давали его в Вильно. Здесь гастролировали зарубежные театральные коллективы. Когда Александр I во время своего приезда в Вильно в 1802 г. посетил театр, играли французская и виленская трупы. Обе получили от царя вознаграждение по 100 червоных золотых, а французская труппа – приглашение на дальнейшие гастроли по России.
В таких общественно-исторических условиях, в такой культурной среде начинал свой творческий путь Ян Дамель. Это, несомненно, формировало его личность, питало его раннее творчество.
Императорский Виленский университет
Императорский Виленский университет, куда поступил Дамель, являлся старейшим учебным заведением Восточной Европы, где получали высшее образование выходцы из Литвы и Беларуси. Так он стал называться с 1803 г. До этого времени данное учебное заведение именовалось Главной Литовской школой, образованной на базе иезуитской Академии. В первое десятилетие XIX в. Виленский университет переживал подъем. Попечителем Виленского учебного округа был назначен Адам Чарторыский, человек очень влиятельный при дворе, близкий друг Александра I, занимавший высокие должности в государстве: с 1802 г. – заместитель министра, а с 1804 г. – министра иностранных дел России. Он мечтал превратить Виленский университет в образцовое учебное заведение России. Тогдашний министр Народного просвещения П.В. Заводовский, окончивший иезуитскую школу в Орше, а затем Киевскую академию, не препятствовал этому. Ректор университета Иероним Стройновский был его единомышленником: они вместе разрабатывали статут университета. Чарторыский много делал для этого учебного заведения. Он привлек к работе в университете лучших педагогов, вооруженных современными знаниями. Для поиска кадров попечитель использовал прессу, дипломатические и дружеские связи. По его просьбе собирались сведения о профессорах Йенского и Геттингенского университетов. Граф Марков и Л. Плятер искали преподавателей во Франции. Через русского посла в Лондоне Чарторыский пытался привлечь профессоров из Эдинбурга и Глазго. Попечитель тщательно изучал данные претендентов, отвергнув 15 человек…11 Так в Вильно оказались Й. Франк из Вены, Е. Гроддек из Геттингена, Л. Боянус из Дармштадта, А. Капели из Флоренции. Художники Д. Саундерс и А. Лебрен, поддавшись уговорам Чарторыского, покинули Петербург и приехали преподавать в Вильно.
Чарторыский большое внимание уделял преподаванию русского языка и литературы. Он обратился с просьбой с Н.М. Карамзину, чтобы последний подыскал на эту должность профессионала высшего класса, и только когда Карамзин не смог выполнить его просьбу, в штат был зачислен И. Чернявский, присланный Министерством народного просвещения и оказавшийся весьма посредственным преподавателем.
В 1807 г. ректором университета стал Ян Снядецкий, который ограничил приток иностранных преподавателей, всячески поддерживая местные научные кадры. Среди них, на удивление, было много выходцев из Беларуси: Витебска, Бреста, Слонима, Лиды, Ошмян. Кроме того, что Снядецкий был крупным ученым с европейским именем, он еще, по словам А.К. Чарторыского, «как литвин был привязан к своему гнезду».
Университет имел 4 отделения или факультета: физико-математическое (10 кафедр), медицинское (7 кафедр), морально-политических прав (10 кафедр), литературы и изящных искусств (5 кафедр). Преподавание в университете велось на нескольких языках. Он давал прочные знания в области точных наук, в частности, физики и астрономии. При университете имелась своя обсерватория. Слава медицинского факультета далеко перешагнула границы Северо-Западного края. На высоком уровне велось преподавание древних языков – греческого и латыни. Не удивительно, что позже выпускники Императорского Виленского университета Адам Мицкевич читал латинскую литературу в Лозанне, Е. Ежовский преподавал греческий язык в Московском университете, а Ю. Словацкий считался лучшим толкователем папских булл в Варшаве. Статут университета был довольно либеральным. Должность ректора вначале была выборной. Жизнью университета руководила университетская администрация. Когда в 1807 г. военный губернатор Римский-Корсаков приказал Я. Снядецкому явиться в распоряжение главного военного врача города Вильно, то ректор заявил, что профессора университета подчиняются только своему непосредственному начальству: министру народного просвещения, попечителю, ректору и т.д. Профессора собирались на научные сессии и могли издавать свои труды в университетской типографии. При университете имелся книжный магазин. Владелец типографии и магазина Ю. Завадский (1779–1838) был популярной личностью в университете. Как вспоминает позже С. Моравский: «Завадский – начитанный, милый, веселый человек; от 10 до 11.30 к нему в книжный магазин сходились разные интересные личности: авторы, литераторы, ученые, артисты»12. Профессора университета были типичными представителями эпохи Просвещения и проповедовали ее идеалы. Основную студенческую массу составляли сыновья мелкопоместной шляхты, реже встречались представители мещан и духовенства. Несмотря на глухую борьбу, которая велась между светскими кадрами и духовным клиром, между иностранными и местными преподавателями, университет представлял живой и крепкий организм.
Факультет литературы и изящных искусств, избранный Дамелем, был самый молодой. В 1796 г. по инициативе князя Репнина, бывшего посла России в Польше, при отделении словесности Главной Литовской школы была образована кафедра живописи и рисунка. Ее возглавил приехавший из Варшавы в 1797 г. профессор живописи Франтишек Смуглевич (1745–1807). В мае, в 1798 г. также из Варшавы прибыл преподаватель рисунка Ян Рустем (1762–1835), в 1819 г. ставший во главе кафедры. Преподавать скульптуру был приглашен из Петербурга Андре Лебрен (1737–1811).
Самой крупной фигурой, безусловно, являлся Франтишек Смуглевич. Он был одним из первых представителей классицизма: учился в Варшаве у Ш. Чеховича, затем в Риме в Академии Святого Луки у Менгса. Более чем двадцатилетнее пребывание в Италии (1763–1784) позволило ему войти в круг европейских художников и занять там определенное положение. Смуглевич расписывает Ватиканскую библиотеку, выполняет рисунки для популярного гравированного издания, знакомящего с античным искусством. Приобретает портрет папы Климента XIV, гравированный по его рисунку. Не удивительно, что в 1800 г. Павел I приглашает художника принять участие в росписи Михайловского замка.
Прибыв в Вильно, Смуглевич активно включается в работу: подбирает помещения для классов, учитывая освещение и отопление, закупает учебные пособия – пюпитры, чертежные доски, пополняет собрание произведений искусства, имеющиеся на кафедре. В инвентаре 1799 года в нем насчитывалось всего 308 эстампов, 3 гипсовые копии и одна картина. При Смуглевиче коллекция увеличилась: в 1805–1806 учебном году уже имелось 1000 гравюр, 14 гипсов и 8 картин.
«Обстоятельства… первых лет молодости у нас никто не знал»
А. Шемеш
О студенческих годах Дамеля мы знаем совсем немного. Известно, что 24 июня 1799 г. он был зачислен студентом факультета литературы и изящных искусств Императорского Виленского университета. Учился у Смуглевича и Рустема. Учебная программа, разработанная ими, была выдержана в духе классицизма. Студенты начинали обучение с копирования гравюр, затем рисовали с гипсов и, наконец, с живых моделей, что случалось крайне редко (на кафедре не было натурщиков). Об условиях учебы будущих художников хорошо сказал польский исследователь В. Татаркевич: «Виленская школа давала весьма скудную пищу своим питомцам». Действительно, здесь мало работали с живой моделью, отсутствовали выдающиеся образцы для копирования, ощущалась изоляция от крупных художественных центров. Не случайно, Дамель всю жизнь ощущал недостатки своего образования и с тоской писал Цейзику о Петербурге, где «найотборнейшие живые модели… антики… немало людей с немалыми талантами»13. Тем не менее, он остался благодарен своим учителям. С особой теплотой он относился к Рустему. Как пишет А. Шемеш: «Дамель в разговоре неоднократно с уважением и благодарностью вспоминал о нем и признавал, что многим ему обязан»14. Сдав экзамены за несколько курсов, 18 июля 1809 г. Дамель получил диплом магистра свободных наук. Несколько позже, после окончания учительского семинариума, рассчитанного на три года и функционировавшего при университете, – диплом гимназического учителя. Жил Дамель в студенческие годы по улице Доминиканской, в монастыре пиаров. С. Моравский, поселившийся в нем позже, так описывает свое жилище: «Это были две монашеские кельи, в некотором роде замечательное жилье: ни тебе паркетов, ни гуашей, ни картин в золоченых рамах, которые встречались повсеместно»15. Об общественных взглядах Дамеля того времени информирует А. Анджиевский. По его словам, Дамель считался «les esprit forts» университетской молодежи, группировавшейся вокруг И. Олешкевича. Кроме Дамеля сюда входили Цейзик, Быховец, Немчевский, Либошиц, Петрусевич и другие. «… их разговоры были столь же свободны, как и их нравы, а философия такая, что вспомнить сейчас страшно – все, кто писал против религиозной морали и религиозных принципов, были их любимыми авторами», – вспоминает Анджиевский16. Молодым людям был не чужд либертинизм, в молодости ему отдавал дань их любимый учитель Смуглевич.
Педагогическая и творческая деятельность Дамеля
Став магистром свободных наук, Дамель получает на факультете должность адъюнкта или вице-профессора с окладом в пятьсот рублей серебром в год. Институт адъюнкства был введен Эдукационной Комиссией с целью воспитания местных кадров. Но ни статус адъюнкта, ни круг его обязанностей не были четко очерчены в Статуте университета, что ставило адъюнкта в зависимое положение. Администрация университета не проявляла должного внимания к молодым преподавателям. Об отношении ректора Я. Снядецкого к адъюнкству свидетельствует его письмо к Г. Коллонтаю, где он заявляет: «Это класс бездельников… фанфаронов-недоучек, которые под титулом вице-профессоров заполнили корпуса университета»17. Письмо было написано в 1803 г., но навряд ли что-то кардинально изменилось в его взглядах во времена его ректорства. Я. Снядецкий – талантливый астроном, математик, ученый с европейским именем, много сделавший для университета и умевший защищать его интересы, – был типичным физиократом, игнорирующим гуманитарные науки. Произведения В. Скотта и Дж. Байрона он называл литературным вздором, распаляющим чувствительное воображение женщин и отравляющих разум. Не менее оригинальным было его мнение о языках. Русский язык, считал он, не достоин изучения, так как на этом языке нет большой литературы. Он недооценивал роль греческого и латинского языков, открывающих мир античной культуры. Между Е. Гроддеком, преподавателем греческого и латыни и бывшим одно время деканом факультета литературы и изящных искусств, и ректором Снядецким происходили постоянные стычки. Чтобы не допустить конфронтации между ними, А. Чарторыский одно время вынужден был из своих средств оплачивать стипендии способным студентам-языковедам.
С первых же шагов Дамель много душевных сил и энергии отдавал педагогической работе. Нужно учесть, что когда Дамель начинает свой педагогический и творческий путь, в обществе еще только зарождается интерес к художнику как к творческой личности, как носителю общественных идеалов и создателю национальной культуры. Многие по-прежнему смотрят на него как на обычного ремесленника. В Виленском университете профессора всех кафедр, за исключением кафедры живописи и рисунка, были причислены к седьмому классу «Табели о рангах», что соответствовало титулу надворного советника и обеспечивало дворянское достоинство. И только в 1818 г. профессора изящных искусств удостаиваются двенадцатого – самого низшего класса и титула губернского советника, что давало им право на дворянское достоинство, но без передачи по наследству. Преподавателю этой кафедры сложнее было сделать карьеру.
У Дамеля сразу же сложились доверительные отношения с Я. Рустемом, с профессором Дж. Саундерсом, приехавшим из Петербурга. Молодой преподаватель работает с большим энтузиазмом, не считаясь со временем, проводит бесчисленное количество дополнительных часов в классах со студентами, но их никто не считает и не оплачивает. Изнурительная преподавательская работа изматывает художника. Он жалуется Цейзику, что его «охватывает ужас при виде элементарных рисунков». Жизнь Дамеля осложняется отсутствием собственного жилья: «Я по-прежнему имею временное жилище. В университете нет квартир и нет денег на их оплату», – жалуется он Цейзику18. А главное, он не видит перспективы в будущем: «[Даже если] ты экстраординарный профессор живописи, [то] будешь иметь от университета руб. коп. 16 ¾, – и далее добавляет: – Я становлюсь день ото дня все худшим, боюсь чахотки. Советовался по этому поводу с доктором, и он меня утешил: сказал, что чахотка мне не угрожает, а умру я от водянки или апоплексии»19.
Примечательно, что словам Дамеля о незавидном положении преподавателя в университете вторит ректор Я. Снядецкий. Он пишет Т. Чацкому: «Профессор в Вильно, зарабатывающий 1500 рублей и не располагающий имением или другими доходами, не в состоянии достойно содержать семью» 20.
Параллельно с учебой и работой в университете Дамель занимается творчеством. Документы, хранящиеся в Национальном историческом архиве Беларуси (переписка Дамеля с Цейзиком и другими лицами, следственные материалы), проливают свет на поле деятельности художника в данный период и раскрывают его творческие интересы.
В письме от 2 декабря 1806 г. Цейзик пишет Дамелю: «Помнишь, ты обещал этой весной закончить «Агриппину», «Лукрецию» и «Ганнимеда». Пишу к тебе и хочу, чтобы ты немедленно ответил мне, что из этих работ уже закончено, – и добавляет: – Когда ты мне сможешь написать «Психею и Амура»21. 12 декабря 1806 г. Дамель отвечает Цейзику: «Так как от тебя никаких вестей не поступало, из-за острой потребности в деньгах я вынужден был продать «Лукрецию» и «Ганнимеда», «Агриппину» пока кончить не могу, так как оригинал находится в лаборатории Смуглевича, но тебе, если бы ты захотел иметь что-нибудь, искренне посоветовал бы взять «Ахиллеса» с оригинала славного Рении в двух фигурах, близко натуральной величины. Эта штука уже совершенно закончена и в твоем вкусе. Работал я над ней три месяца и уверен, что ничего лучшего пока из-под моей кисти не вышло. Я продал бы ее тебе за 30 червонцев, хотя запрашивал 50» 22.
Кроме сцен из античной истории и мифологии Дамеля привлекают религиозные композиции. Он выполняет заказы костелов и частных лиц. Тот же Цейзик в письме к Дамелю напоминает о своей просьбе: «Ты помнишь об образах для меня – один в каплицу, два в комнаты: об Адаме и Еве»23. 29 августа 1813 г. Дамель сообщает ему: «Ты хотел иметь что-нибудь для домашней каплицы. Закончено «Коронование Христа». Согласись, эта вещь всегда необходима в доме»24. 25 декабря 1808 г. ксендз Кохановский заказывает художнику «Святую Троицу», обещая за работу 60 рублей серебром25. 30 мая 1809 г. он уже сообщает, что получил «Троицу», «сделанную со славного художника Давида»26. 15 марта 1811 г. тот же Кохановский благодарит за «Распятие» – «произведение панских рук, сделанное по воображению пана»27. 26 декабря 1813 г. ксендз Казимир Таткевич обращается к художнику с просьбой о написании «Наказания Господня» и обязуется оплатить сверх установленной платы расходы на краски28. В следственных документах Дамель свидетельствует: «Ко мне пришли пан Бучинский, подкаморий, и ксендз-плебан, доверенное лицо шамбеляна, пана Сулистровского и заказали у меня два больших образа для костела»29. В письме к Цейзику он так описывает данный эпизод: «Мне заказали «Вознесение» и «Святого Тадеуша». Я теперь совершенно занят «Вознесением». Это приятный и полезный сюжет для художника. «Святой Тадеуш» меня мало увлекает»30.
Доверенное лицо Д. Радзивилла Михал Мацкевич в письме, датированном 24 июня 1808 г., сообщает художнику, что отправил в Виленское казначейство сто червонных злотых ассигнациями и просит, чтобы Дамель в ответ отдал подателю его письма законченное произведение31. В несвижском архиве Радзивиллов сохранилась расписка Дамеля о получении им из Виленского казначейства ста червонных злотых32. Возможно, в письме Мацкевича речь идет о «Даме с крестом», которую упоминает В. Сырокомля в очерке «Вандроўкі па маіх былых ваколіцах»: «Направа бачым алтар тонкай работы – першых гадоў нашага стагоддзя, у ім карціна Дамеля з выявай Св. Канстанцыі ці Гэлены з крыжам, у даўнейшых строях... Касцёльнае кіраўніцтва, ці то знайшоўшы ўборы Св. Гэлены занадта сучаснымі, ці то таму, што, як кажа паданне, рысы святой на ёй узяты з твару княжны, не дазволіла яго асвяціць»33. К вышеназванным работам Дамеля нужно добавить «Святого Иосифа с младенцем Христом» (1811 г., костел в Вишнево), «Святого Тадеуша» и «Святого Иосифа» (костел Святого Стефана в Вильно), выявленные польским исследователем, профессором С. Лоренцом.
Как вытекает из писем, Дамель копирует работы своего учителя Смуглевича и пишет картины, образцом для которых служат гравюры, исполненные с известных живописных полотен. В подобных образцах Дамель не испытывает недостатка: он является хранителем графической коллекции на кафедре. Нужно отметить, что эстетические взгляды той эпохи были несколько иными. Оригинальность, подлинность еще не выступали в качестве основного эстетического мерила и кори, занимавшие видное место в любой коллекции того времени, пользовались не меньшим спросом, чем оригиналы. Не умалялось значение картины, созданной по гравюре, воспроизводящей известное живописное произведение.
Значительное место в творчестве Дамеля виленского периода занимает портрет. Дамель сразу приобретает репутацию хорошего портретиста, и с заказами у него не возникает проблем. Но, к сожалению, художнику нередко приходится изображать людей, которые не только не вдохновляют его, а скорее вызывают противоположные чувства. Об этом свидетельствует письмо от 29 ноября 1813 г., где Дамель жалуется Цейзику: «Получил письма от своих трех должников. Адски был расстроен. Хотел бы лучше их лица замазать г…, чем писать их портреты»34. Но приходится выполнять заказные произведения ради заработка. Удовлетворение художнику приносит лишь работа над портретами людей, близких ему по духу, его единомышленников, друзей.
В литературе упоминается несколько портретов, созданных Дамелем в виленский период. Это портреты С. Балинского, Р. Кастровицкой из Балинских, Ясинского, Шурловского, Рустема, Гюнтера, Малевского и других. Благодаря документам Национального исторического архива Беларуси можно дополнить список портретов, к уже известным портретируемым добавить новые имена. Выявлено письмо Дамеля к Цейзику, датированное 13 ноября 1813 г., где он жалуется на Старостину Абрамовичеву, которая не заплатила 20 дукатов за портрет ротмистра»35. Речь, очевидно, идет о портрете ее сына Андрея Абрамовича, ротмистра кавалерии народовой. Обнаружена записка Шлыкова, адресованная пану Забелле, где он просит последнего заплатить Дамелю за портрет 12 червонных злотых36. Записка не датирована, но логично предположить, что заказ Шлыкова был выполнен художником, когда велось следствие по делу Цейзика, куда был втянут Дамель, и судьба его столкнула с полицмейстером Шлыковым. Последний запомнился современникам галантностью и взяточничеством. Поэтому, когда Шлыков был ограблен, общество весело подсчитывало его убытки. Также не датировано письмо Бесекерского, который благодарит Дамеля за свой портрет и надеется, «совершенной кистью художника будут выполнены портреты его жены и его приятельницы»37. Все выше перечисленные портреты не сохранились, а может быть, не выявлены и, возможно, находятся в фондах музеев в числе неопознанных лиц. Поэтому особый интерес представляют произведения Дамеля виленского периода, дошедшие до нашего времени. В Национальном музее Варшавы хранится портрет Тадеуша Костюшко, выполненный Дамелем после 1800 г. Личность Костюшко к этому времени приобретает огромную популярность. Еще свежи воспоминания о героической борьбе повстанцев, из уст в уста передаются легенды о подвигах Костюшко за океаном, о том, как Дж. Вашингтон удостоил его звания бригадного генерала и гражданства США. Костюшко, отказавшийся от денег, крестьян и службы, предложенных ему Павлом I, становится национальным героем, примером для подражания.
Появляются многочисленные изображения Костюшко. Самыми известными стали работы А. Орловского, Й. Грассии, Ф. Смуглевича, Ж.-Н. Норблена. Из богатой иконографии Костюшко Дамель выбирает гравюру Джозефа Даниэля, воспроизводящую картину Генри Синглетона «Павел I освобождает Костюшко». История гравюры такова. В 1797 г. А. Орловский выполнил две большие акварели: «Павел I навещает Костюшко в тюрьме» и «Павел I освобождает Костюшко». Акварели для гравирования были отправлены в Лондон. В том же году английский художник Генри Синглетон делает копию маслом с центрального фрагмента последней. В 1798 г. она была гравирована в Лондоне Джозефом Даниэлем. Эта гравюра послужила Дамелю образцом для создания портрета.
В отличие от оригинала Дамель изображает Костюшко не во весь рост, а дает погрудное изображение модели с тем же разворотом фигуры вправо. На плечи Костюшко он набрасывает плащ, что придает личности героя некоторую романтичность.
Вслед за оригиналом художник внимательно прорабатывает детали костюма, черты лица. Они индивидуальны, но несколько идеализированы. В портрете, выполненном Дамелем, исчезает торжественность, парадность, присущая оригиналу, отсутствует героизация образа, характерная для многих произведений, посвященных Костюшко. Дамель изображает не представителя шляхецкого сословия, а представителя нации, как понимал свою роль Костюшко, который заявлял: «Я не буду биться за одну только шляхту, я хочу свободы для всей нации и только ей посвящу мою жизнь»38. В 1820-е гг. гравюру Даниэля Дамель несколько раз повторил маслом. Это была востребованная обществом тема о герое-патриоте, но не запрещенная, так как свидетельствовала о милости российского императора. Шляхта любила этот сюжет, и Дамель выполнял заказы.
Костюшко стал героем еще одного произведения Дамеля – «Костюшко, раненный под Мациевицами» (1812–1813, акварель, сепия), где отображен драматический эпизод пленения вождя восстания 10 октября 1794 г. (находится в Национальном музее Варшавы).
В Национальном музее Варшавы хранятся также четыре портрета Дамеля, выполненные художником по просьбе Богуславского, бывшего преподавателя теологии Виленского университета. Каноник Константин Иосиф Богуславский в своем доме по ул. Замковой открыл «галерею знаменитых людей», где устроил залы королей, министров, военачальников, ученых. Художники И. Брушкевич, К. Боровский, М. Янушевский, А. Гловацкий, Ю. Пешка, Д. Кондратович и другие выполняли заказы Богуславского. Дамель написал для его галереи портреты Ф. Голянского, Й. Франка, Шимона и Иосифа Коссаковских.
Филипп Голянский (1753–1824) – профессор Виленского университета, успешно начинал свою педагогическую карьеру в школах пиаров, за что получил в 1786 г. медаль от короля Станислава Августа. В 1787 г. он был приглашен в качестве преподавателя в Главную литовскую школу. После реорганизации оной в Виленский университет читал там риторику и поэтику. В 1817–1819 гг. занимал должность декана факультета литературы и изящных искусств. С 1803 по 1823 гг. выполнял функции цензора.
Портрет Голянского, написанный с натуры и построенный на тонкой светотеневой моделировке, поражает убедительностью, жизненностью образа. Особенно выразительны глаза, проницательные и умные.
Несколько по-иному трактован образ Франка. Чуть приподнята голова, взгляд, устремленный вдаль, волосы, небрежно падающие на лицо. Это человек энергичный, целеустремленный и даже несколько романтичный. Йозеф Франк (1771–1842) – заметная фигура в Виленском университете: профессор, заведующий кафедрой политологии, член нескольких европейских научных обществ, создатель «семинариума», готовящего врачей для русской армии и флота. Благодаря его стараниям, университетская клиника стала одной из лучших в Европе. Сам он приобрел огромную популярность как практикующий терапевт. Франку и его жене, певице, огромную популярность принесли устраиваемые ими музыкальные вечера, где собиралась элита города.
Братья Коссаковские – Иосиф (1738–1794), епископ Инфлянтский, литератор и переводчик, и Шимон (1741–1794), гетман Великого княжества Литовского – были амбициозными политиками. Сторонники саксонской династии, они не поддерживали Понятовских, выступая против Станислава Августа, позже имели пророссийскую ориентацию и были казнены в Варшаве в 1794 г. во время восстания Т. Костюшко. В их крепких фигурах, буйных прядях волос, крупных чертах лица ощущается напористость, сила воли, энергия. Портреты посмертные. Образцом Дамелю послужили их более ранние изображения из родовых усадеб. В датировке варшавских портретов мнения исследователей расходятся: одни считают, что все четыре полотна созданы в 1812 г., другие относят портрет Голянского к более раннему времени – приблизительно в 1811 г. В письме от 29 августа 1813 г. Дамель пишет Цейзику: «Что касается меня, то я пишу портреты для науки без денег»39. Думается, что он имел в виду данные варшавские портреты, за исключением изображения Голянского. Отсутствие ордена на портрете Голянского свидетельствует о том, что портрет написан до сентября 1812 г., так как в это время Голянский был удостоен ордена Святой Анны II класса, отсутствующий на изображенном.
В Художественном музее Литвы хранится копия портрета Иоахима Хрептовича кисти И. Грасси, выполненная Дамелем. Здесь художник с головой окунается в изучение техники европейского живописца и делает копию, ничуть не уступающую оригиналу. Не случайно, в ГМИИ она долгое время считалась работой самого Грасси. Копия датировалась исследователями то 1806, то 1809 гг. Письмо А. Хрептовича от 7 сентября 1809 г., где он благодарит художника за портрет, подтверждает последнюю дату40.
Значительно графическое наследие Дамеля виленского периода. Известны его знаменитые альбомы или блокноты с рисунками («шкицовники»), которые ныне хранятся в Варшавском Национальном музее и в Каунасском музее М.Н. Чурлениса. Судя по письму от 29 августа 1813 г., в котором Дамель пишет Цейзику: «Я рисую в своем альбоме и на иной бумаге»41, они начали формироваться уже в начале творческого пути мастера. Как вытекает из переписки, Дамель в виленский период увлекался карикатурой. В письме Цейзику от 24 июня 1811 года он упоминает рисунок «Драгун-жмудин»42, по поводу которого дает пояснение следователю: «Это не что иное, как карикатура. Драгун-жмудин в длинном капоте на своем [неразборчиво] несет ведро воды»43. Скорее всего, к этой карикатуре относятся наброски мужской фигуры (бумага, сепия, перо) из альбома Дамеля, хранящегося в Национальном музее Варшавы. В них отчетливо прослеживается стремление художника найти выразительный жест, передать мимику, движение фигуры. Наброски датированы 1810–1813 гг. профессором С. Лоренцом. Благодаря письму Дамеля, временем их создания можно считать 1811 г. Рисунки свидетельствуют о наблюдательности Дамеля, об умении художника видеть главное, характерное и, заострив его, добиться комического эффекта. В этом письме Дамель сообщает Цейзику: «Пришлю тебе скоро голову, гравированную по моему рисунку. Это портрет капитана конной гвардии итальянского вице-короля…, очень интересный характер головы»44. Также в данном письме Дамель посылает Цейзику гравюру по своему рисунку, о которой пишет: «Это портрет французского доктора. Очень живой и подвижный француз. Если бы в комнате оказалось сто женщин, он бы всех их переговорил. Очень похож, – добавляет художник, – только волосы на голове и бакенбарды переданы чересчур скрупулезно. Не хватает легкости, которая имеется в моем рисунке»45. В числе прочих бумаг гравюра была приобщена к делу Цейзика и в настоящее время находится в Национальном историческом архиве Беларуси. Она дает представление о гравированных портретах, выполненных по рисункам Дамеля, где непосредственность первого впечатления сочетается с глубоким пониманием характера, что заложено в рисунках художника. Гравированный портрет был широко распространен в начале XIX в.
Графические работы Дамеля этого времени разнообразны по видам и жанрам. Важное место у мастера занимает историческая тема. На глазах Дамеля свершаются события большой исторической важности: разделы Речи Посполитой, восстание Костюшко, война 1812 г., мимо которых он как художник не может пройти. Красной нитью через все его творчество проходит тема войны 1812 г., очевидцем которой он стал. 24 сентября 1813 г. Дамель посылает Цейзику в письме рисунок «Отступление французов». Видимо, эту же композицию он делает большого размера и о ней говорит следователю: «Якуб Корвел, виленский обыватель, который сам хорошо рисует, захотел сделать копию с моего рисунка «Отступление французов». Мой рисунок был прикреплен на доску, и Корвел заверил, что бумага для упаковки у него найдется»46.
Не удивительно, что эта тема пользовалась популярностью у современников. В то время наполеоновские войны, личность Наполеона, его роль и место в истории волновали умы многих людей. Дамель вначале связывал с Наполеоном надежды на независимость Литвы. Он охотно принимал участие в оформлении торжества в честь Наполеона, которое состоялось в Вильно 15 августа 1812 г. Однако вскоре его иллюзии рассеялись. Он стал свидетелем краха и отступления наполеоновской армии. Кроме рисунков на эту тему Дамель создал еще несколько акварелей. Одна из них хранилась в собрании «Оссолинеум» во Львове. С этой акварели в Париже была выполнена литография для «Виленского альбома» Я.К. Вильчинского. Вариантом акварели владел Paulis Galaune в Каунасе. Ныне она находится в музее его имени. Копия акварели тех лет, выполненная маслом, имеется в фондах Национального музея Варшавы.
Отступление французов Дамель запечатлел глазами очевидца. По Ратушной площади в Вильно беспорядочно бредут французские солдаты и офицеры в странных, нелепых одеждах. Площадь усеяна трупами людей и лошадей. Морозит. Дымы из труб соседних домов столбом поднимается к небу. Ветер нагоняет сугробы снега.
Почти так же картину отступления наполеоновской армии описывает генерал Н.Н. Муравьев, наблюдая ее на территории Северо-Западного края: «… на редком из них [французов] были мундиры, большею же частью они накрывались чем попало. У многих на головах были ранцы, вместо шапок, у иных оставались на головах кирасирские каски с длинными конскими хвостами. Сами же кирасиры были голые и накрывались рогожей или обвивались соломой»47.
Дамель тщательно продумывает построение акварели, разделив ее на несколько групп-эпизодов. Академическую композицию он наполняет реальным содержанием. Персонажи убеждают достоверностью своего облика. Убедительно передано настроение холодного зимнего дня.
В одном из альбомов Дамеля, хранящемся в Национальном музее Варшавы, встречается несколько набросков пейзажей. Это неоконченный эскиз вида имения Щорсы И. Хрептовича, пейзажик с детьми, запускающими воздушного змея. Обращает на себя внимание эскиз пейзажа «Замок Гедимина в Вильно». В отличие от Смуглевича и Пешки, Дамель не акцентирует внимание на архитектурных памятниках. Развалины замка Гедимина, костел святого Мартина органично вписывается в панорамный пейзаж. Несмотря на классицистическое построение пейзажа, строгость его форм, он смотрится буднично. Профессор Лоренц датирует альбомные эскизы 1815–1816 гг. Но в это время Дамель уже находится под следствием в Минске. Следовательно, пейзажные наброски были выполнены ранее, скорее всего в 1813–1814 гг.
«Итальянский пейзаж с водопадом», «Эскиз с растениями», «Эскиз дуба» (все находятся в Национальном музее Варшавы) – это только поиски образов, «заготовки» для будущих картин и графических работ. Пейзаж, как самостоятельный жанр, заинтересует художника позже, во время его пребывания в сибирской ссылке. В альбомах виленского периода также имеются наброски религиозных композиций, портретов. Выверенная линия, точный штрих, скрупулезность, дотошность в передаче деталей характерны даже для штудийных рисунков Дамеля.
Поражает широкая разносторонность интересов молодого художника. В 1812 г. Дамель принимает участие в оформлении книги «Мысли о польских сочинениях с замечаниями о способе писания и о различных материях», автором которой является Адам Казимир Чарторыский, отец А. Чарторыского, известный комедиограф, теоретик театра, человек всеми уважаемый и влиятельный. По рисункам Дамеля к этому произведению Джозефом Саундерсом были выполнены две гравюры. Как было принято в то время, в предисловии к книге издатель Ю. Завадский раскрывает образно-символическое содержание гравюр. Первая представляет александрийских грамматиков во главе с Аристархом, углубленных в изучение древних текстов. На второй – богиня Минерва венчает лаврами просветителя Яна Замойского. Имя Ю. Завадского, который владел типографией и книжным магазином, довольно часто встречается в письмах: то ему через Дамеля передают поклоны, то Дамель сообщает друзьям о делах Завадского. Художника и издателя связывают дружеские отношения. Кроме того, возможно, Дамель проявлял интерес к книжной графике, который, к сожалению, не получил дальнейшего развития в его творчестве.
Дамель, как и многие художники того времени, отдал дань альбомному рисунку. Альбомы были характерной чертой шляхецкого быта и имелись почти в каждой семье. Друзья, знакомые их владельцев старались заполнить альбомы стихами и рисунками. В основном это были любительские опусы, но иногда в альбомах встречались бесценные произведения литературы и искусства. Достаточно вспомнить, сколько литературных шедевров разбросано А. Мицкевичем и А. Пушкиным по альбомам виленских и петербуржских барышень. Дамель рисует в альбомах друзей и приятелей. Иосиф Шумский в письме от 8 ноября 1810 г. просит Дамеля нарисовать что-нибудь для его альбома48. Рудамина сообщает, что получил альбом с рисунком Дамеля (письмо не датировано)49. Богумил Микулич просит Дамеля сделать фронтиспис для его альбома (письмо от 31 января 1814 г.)50.
К сожалению, полную картину творческой жизни художника этого времени нельзя нарисовать, так как не сохранились, а может быть еще не выявлены его работы виленского периода. Те произведения, которые уцелели, разбросаны по фондам зарубежных музеев и не все опубликованы, что затрудняет работу исследователя.
«Вечное всегда носит одежду времени»
Ю.М. Лотман
Жизнь художника, его работа идут своим чередом. Интересные «подробности» о пребывании Дамеля в Вильно вырисовываются в письмах, выявленных в Национальном историческом архиве Беларуси. Они порой говорят значительно больше, чем известные факты. Как правильно заметил Ю.М. Лотман: «… без знания простой жизни, ее, казалось бы, мелочей, нет понимания истории. Именно понимания, ибо в истории знать какие-либо факты и понимать – вещи совершенно разные»51. Мелочами обыденной жизни изобилуют письма. Именно они помогают нам глубже понять время, в которое жил и работал Дамель, его личность, окружающую его среду. Письма воскрешают Вильно того времени. Художник пишет Цейзику:
24 июля 1811 г.
«В этом месяце стояла прекрасная погода. 20 числа во втором часу пополудни вдруг громом ударило в почтамт и без малейшего вреда. В ту же минуту за Острой Брамой был убит тесляр, утонуло несколько купающихся особ, а за Редницкой Брамой убило четырех человек, чистящих колодезь»52.
13 декабря 1813 г.
«Сеймовая шляхта понесла неслыханные убытки… не смогла продать урожай… все время стояла распутица, а затем ударил мороз в 14 градусов без снега»53.
В письмах разбросаны свидетельства о художниках, живущих и работающих в этом городе: Смуглевиче, Рустеме, Олешкевиче, Мижутовиче, Янушевском, Боровском.
18 сентября 1809 г.
«Боровский сглупил и женился на Текле Смуглевич. Теперь сидит «при дупе» и мало работает. Я имею счастье это наблюдать»54 (из письма Цейзику, фамилию отправителя не удалось прочесть).
29 августа 1813 г.
«Мижутович занят важным делом, работает над этикеткой к английскому табаку, которую заказал один жмудин из Паневежиса»55 (письмо Дамеля к Цейзику).
Больше всего сведений об Иосифе Олешкевиче. По письмам можно проследить, как складывалась его карьера в виленский период.
Отдельные письма раскрывают внутренний мир Дамеля, делают его ближе и понятнее нам.
26 июля 1813 г. художник сообщает Цейзику, что поедет смотреть новый костел близ Ковно, где находятся новые «obrazy», которые хвалят56.
29 августа 1813 г. делится с Цейзиком своими впечатлениями о бале, где он был «одет по-польски»57.
9 августа 1814 г. рассказывает Цейзику о походе с друзьями «на поплавы», где они у бровара пили кислое молоко и ели пирог, как вдруг в молоко сверху упала «конфетка», так как они стояли под жердями, на которых сидели куры58.
«Ты знаешь, какие сейчас наступили времена»
Переломным моментом в жизни Дамеля стал 1812 г. Он разделил общество на сторонников и противников французского императора. В июне 1812 г. французская армия перешла границы Российской Империи. Часть населения Северо-Западного края пошла воевать на стороне Наполеона, лелея надежду возродить государство, существовавшее до разделов Речи Посполитой. Преподаватели Виленского университета также размежевались на два лагеря. Пинабель, Боянус, Любенвейн, Чернявский накануне вступления французов в Вильно уехали в Петербург. Франк пережидал военные невзгоды в Вене. Судя по отчету о состоянии Виленского университета по возвращении «российской армии в Вильно на день 25 ноября 1812 г.», составленном секретарем университета Я. Зноской, основная масса педагогов оставалась в Вильно. Я. Снядецкий, считавший, что «род человеческий не имел никогда большего врага, чем нынешний властитель Франции», ради будущего своей страны согласился возглавить Комитет просвещения и религии Временной Комиссии Правительства Литвы. Но Наполеон не оправдал возложенных на него надежд. Его армия была разгромлена. И, как пишет Г. Пузына, «сложив до поры до времени оружие и надежды, все в Литве и Короне вернулись к плугу. Мысли о славе и свободе уступили стараниям о хлебе насущном. Но долго, очень долго вспоминали 1812 год»59. Он изменил судьбы людей. Многие не вернулись с полей сражения, трудно было тем, кто пришел раненым или увечным. Война нанесла огромный урон хозяйству Литвы.
Но постепенно жизнь входила в мирное русло. Университет продолжал работать. Благодаря Снядецкому он почти не пострадал. Чтобы возобновить его деятельность на довоенном уровне, многие в его адрес направляли пожертвования. М.К. Огинский «отдал под жилье профессоров свой дом в Молодечно, имевшуюся там библиотеку, а также собрание музыкальных инструментов, достаточное для целого оркестра; два сундука гравированных и рукописных нот, напольные часы для пользования в классах, собрание рисунков и гравюр, объясняющих начало искусства рисования»60.
Начали возвращаться уехавшие преподаватели. В 1813 г. по просьбе Снядецкого из Вены вернулся Франк. В 1815 г. приехали преподаватели из Петербурга, вознагражденные за свою лояльность. Ничем не примечательный профессор Лобенвейн привез приказ министра о назначении его на должность ректора вместо провинившегося Снядецкого. Пинабель, учитель французского языка, тут же получил звание профессора. В сложившейся ситуации, когда идет тотальная проверка на лояльность, Дамель чувствует себя не совсем уверенно. 29 ноября 1813 г. он пишет Цейзику: «Ты знаешь, какие сейчас наступили времена, а лучших нам вряд ли дождаться»61.
У художника все меньше возможностей для творческой работы. Дамель продолжает преподавать в университете, кроме того, с 1812 г. он является учителем рисунка в Виленской гимназии с окладом 240 рублей серебром в год. При случае он дает частные уроки. Так, Мацкевич благодарит Дамеля за то, что он преподал его детям «азы рисовального искусства»62. Но даже при такой загруженности денег по-прежнему катастрофически не хватает. Дамель жалуется Цейзику: «Постоянно планирую нанять нужную мне живую модель и постоянно вопрос упирается в финансы»63. У него иногда нет денег даже на оплату квартиры. Ее оплатил однажды «добрый человек», долг которому возвращает Цейзик, позже получивший от Дамеля взамен рисунок64. Иногда ему приходится одалживаться табаком у соседа-сапожника65.
Дамель задыхается в провинциальном Вильно, оторванном от крупных художественных центров. Художники здесь не находят применения своим талантам. «В нашем городе число художников все уменьшается: Янушевский уехал к Ваньковичу в Минский повет на метра рисунков, Боровский учителем рисунка в Белосток, Олешкевич также желает найти себе место на воле»66, – пишет Дамель Цейзику 29 августа 1813 г. Художник остро ощущает свою невостребованность. В письме от 29 ноября 1813 г. Дамель делится своими переживаниями с Цейзиком: «Ежели бы дальше оставаться в этом городе, где нет никакой «amulacji», которая есть огнем и заполняет душу каждого, кто посвящает себя изящным искусствам, то наступило бы безразличие и равнодушие к тому, что является единственным смыслом в жизни. Ехать в Петербург единственный для меня выход»67, – заключает он. Примером ему служит недавно покинувший Вильно и обосновавшийся в Петербурге Иосиф Олешкевич.
Но произошло событие, которое круто изменяет дальнейшую жизнь художника. Слуцким поветовым судом против Игнатия Цейзика, посессора фольварка «Старинный» Слуцкого повета, его брата Феликса и Доминика Корзуна возбуждается уголовное дело. Их обвиняют в изготовлении фальшивых ассигнаций. С Цейзиком художника связывают давние отношения. Они знают друг друга с 1799 г., когда Цейзик служил в канцелярии ректора Стройновского и вместе с Дамелем посещал уроки рисунка у Рустема. Женившись на Марианне Качинской, Цейзик покидает Вильно и хозяйствует в своем фольварке. С отъездом Цейзика дружба молодых людей не прекращается, они ведут активную переписку и время от времени встречаются. Дамель выполняет различные поручения Цейзика: посылает ему в деревню книги по философии, номера «Курьера литовского», английскую бумагу для рисования. Цейзик следит за его творчеством, иногда приобретая понравившиеся работы друга.
Как близкий Цейзику человек, Дамель попадает в поле зрения следственных органов и вскоре становится подозреваемым. На его квартире произведен обыск, во время которого изъята вся корреспонденция художника. В Национальном историческом архиве Беларуси сохранились документы – «Вопросные пункты, данные вице-профессору Дамелю с ответами на оные» и «Дополнительные показания вице-профессора Дамеля». Они раскрывают ход следствия по делу Дамеля. Ничего предосудительного при обыске у Дамеля не обнаружено. Следствие старательно изучает корреспонденцию художника, пытаясь хоть здесь обнаружить улики против него. В одном из писем Цейзик шутливо спрашивает Дамеля, можно ли в Вильно приобрести ослов? На что Дамель отвечает: «Всех ослов развезли по деревням, поищи у себя дома, может одного и найдешь»68. Этот невинный обмен шутками вызывает у следователя серьезное подозрение. В письме от 30 мая 1811 г. Дамель, рассказывая Цейзику о пребывании Олешкевича в Петербурге, называет его «наш славный литвин», опуская фамилию художника, и этот факт настораживает следствие и требует пространного пояснения Дамеля69. Художник терпеливо объясняет следователю, что его рисунок «Драгун-жмудин» – «не что иное, как карикатура». Тем не менее, позже в приговоре будет записано, что Дамель имел с Цейзиками переписку «в весьма темных выражениях»70. Несмотря на то, что улик против Дамеля не имеется, его заключают под стражу и отправляют в Минск, где дело об изготовлении фальшивых ассигнаций рассматривается Главным судом I департамента. 7 февраля 1815 г. минский губернатор П.М. Добринский сообщает: «Виленский гражданский губернатор доставил ко мне вице-профессора Дамеля и Иосифа Кожуховского вместе с найденными у них письмами, писанными от Цейзика, которые, а равно и снятые с них показания, находятся под делом»71. Друзья пытаются облегчить участь художника. 22 марта 1816 г. Адам Бернард Обухович подает прошение в Минский Главный суд I департамента о взятии Дамеля на поруки: «Находящегося под судом оного департамента дворянина Ивана Дамеля, так как мне известного, желаю я взять на поручительство до окончания дела, для того оного департамента покорно прошу выдать под мою расписку сказанного Дамеля, которого на всякое требование доставить обязуюсь»72. На прошении стоит резолюция: «В прошении отказать, так как главный прокурор и губернатор не апробировали».
3 мая 1816 г. граф Адам Гюнтер пишет прошение на имя императора Александра I: «Находящегося под стражей в городе Слуцке по секретному делу Виленского университета профессора Ивана Дамеля желаю взять до окончания дела на поручительство»73. На этом документе стоит отметка, сделанная 11 мая 1816 г.: «Прошение оставить вплоть до возвращения решения департамента». 9 июня 1816 г. Дамель обращается с просьбой к А. Гюнтеру, чтобы он походатайствовал через минского губернатора Сулистровского об освобождении его под залог.
Но это уже другая история. Она связана с Минском и никакого отношения к пребыванию Дамеля в Вильно не имеет.
В Минск Дамель возвратится после сибирской ссылки, куда он был отправлен после окончания судебного процесса. В этом городе он проживет до самой смерти, последовавшей в 1840 г. Здесь он найдет себе верных друзей и создаст свои лучшие произведения.
1. Rastawiecki, E. Slownik malarzow polskich tudziez obcych w Polsce osiadlych lub czasowo w niej przebywajacych/ E. Rastawiecki. – Warszawa, 1850. – T. 1.
2. Szemesz, A. Wspomnienia o Damelu // Athenauem/ A. Szemesz. – Wilno, 1842. – T. 2.
3. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 324.
4. Русский биографический словарь. – Санкт-Петербург, 1896. – Т. 1. С. 176.
5. Massalski, E. Z pamietnikow / Moscicki H. Z filareckiego swiata. Zbior wspomnien z lat 1816 – 1824. – Warszawa, 1924. S. 216.
6. Puzynina, G. W Wilnie i w dworach litewskich. Pamietnik z lat 1815–1843 / G. Puzynina. – Wilno, 1928. S. 126.
7. Kosinski, T. Dziennik studenta uniwersitetu wilenskiego (1816–1818); Moscicki H. Z filareckiego swiata. Zbior wspomnien z lat 1816–1824 / T. Kosinski, H. Moscicki. – Warszawa, 1924. S. 3.
8. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 194.
9. Kosinski, T. Dziennik studenta uniwersitetu wilenskiego (1816–1818); Moscicki H. Z filareckiego swiata. Zbior wspomnien z lat 1816–1824 / T. Kosinski, H. Moscicki. – Warszawa, 1924. S. 43–44.
10. Puzynina, G. W Wilnie i w dworach litewskich. Pamietnik z lat 1815–1843 / G. Puzynina. – Wilno, 1928. S. 22.
11. Не принятые в Виленский университет, они были трудоустроены в Харьковском и Казанском университетах.
12. Morawski, S. Kilka lat mlodosci mojej w Wilnie / S. Morawski. – Warszawa, 1924.
13. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, с. 177.
14. Szemesz, A. Wspomnienia o Damelu // Athenauem/ A. Szemesz. – Wilno, 1842. – T. 2. S. 171.
15. Morawski, S. Kilka lat mlodosci mojej w Wilnie/ S. Morawski. – Warszawa, 1924. S. 156.
16. Andrzejowski, A. Ramoty Starego Detiuka o Wolynie / A. Andrzejowski. – Wilno, 1914. – T.1 S. 183.
17. Цитируется по: Beauvois Daniel. Szkolnictwo Polskie na ziemiach litewsko-ruskich 1803–1832. – Rzym-Lublin, 1991. S. 86.
18. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 173.
19. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 179.
20. Beauvois, Daniel. Szkolnictwo Polskie na ziemiach litewsko-ruskich 803–1832 / Daniel Beauvois. – Rzym-Lublin, 1991. – S. 124. В привилегированном положении находились профессора, приглашенные А. Чарторыским. Так, Й. Франк получал 2000 руб., затем – 3000 руб. ежегодно. Кроме того, его квартира оплачивалась университетом.
21. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 16 (оборот).
22. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 396, л. 1.
23. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 19.
24. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 173.
25. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 70 – 71.
26. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 74.
27. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 97.
28. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 125.
29. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 324.
30. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 202.
31. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 94.
32. НИАБ, ф. 694, оп. 1, д. 64, л. 36 (оборот).
33. Сыракомля, У. Вандроўкі па маіх былых ваколіцах / Уладзіслаў Сыракомля. – Мінск, 1992. С. 60.
34. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 176.
35. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 214.
36. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 56.
37. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 91 (оборот).
38. Цитируется по: Свирида И.И. Польская художественная жизнь конца XVIII – первой трети XIX века. – М., 1978. С. 36.
39. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 174.
40. В письме А. Хрептович благодарит Дамеля за портрет и сообщает, что выслал ему холст и маковое масло.
41. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 174.
42. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 319.
43. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 305, 319.
44. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 174.
45. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 173, 212.
46. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 306.
47. Русские мемуары. Избранные страницы. 1800–1825. – М., 1989. С. 156.
48. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 89.
49. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 127.
50. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 137.
51. Лотман, Ю.Н. Беседы о русской культуре / Юрий Лотман. Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начала XIX в.). – Санкт-Петербург, 1994. С. 13.
52. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 178 (оборот), 179.
53. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 196.
54. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 54 (оборот), 148.
55. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 174.
56. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 195.
57. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 189.
58. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 195 (оборот).
59. Puzynina, G. W Wilnie i w dworach litewskich. Pamietnik z lat 1815–1843/ G. Puzynina. – Wilno, 1928. S. 1.
60. Свирида, И.И. Между Петербургом, Варшавой и Вильно: художник в культурном пространстве/ И. Свирида. – М., 1999. С. 111.
61. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 177.
62. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 117.
63. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 173.
64. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 185.
65. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 180.
66. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 173.
67. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 177.
68. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 173.
69. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 207 (оборот).
70. Lorentz, S. Materyaly do zyciorysu i tworczości Jana Damela // Prace i materialy sprawozdawcze Sekcji Historii Sztuki / S. Lorentz. – Wilno, 1935. – T. 2. – Z. 1–4. S. 311. Приговор гласил: «… виленской академии рисовального учителя Иоанна Дамеля, жившего с Цейзиком в тесной дружбе и имевшего с ним переписку в весьма темных выражениях, дававшего Игнатию Цейзику свой паспорт на выезд за границу и доставлявшего ему в разное время веленевую бумагу, из которой сделаны были ассигнации, оставя в сильном подозрении к предупреждению на будущее время могущих произойти от него вредных последствий, сослать в Сибирь на поселение» – С. 310–311.
71. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 404, л. 2.
72. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 390, л. 171.
73. НИАБ, ф. 76, оп. 2, д. 390, л. 169.
Карпович Т.А.
публикуется по материалам научно-информационного издания "Сообщения Национального художественного музея Республики Беларусь", выпуск 7. Мн., "Белпринт", 2008, стр. 138–169.
При использовании материалов ссылка на сайт и издание ОБЯЗАТЕЛЬНА
